И это было только начало. Все утро Смок и Малыш поднимали людей с постели – кого просьбами, уговорами, а кого и угрозами и просто силой заставляли встать и одеться. Тех, у кого цинга была в более легкой форме, Смок отобрал в похоронную команду. Других послал запасти дров, чтобы можно было отогреть кострами мерзлую глину и песок и выкопать могилы. Третьим было поручено нарубить и наколоть дров поровну для каждой хижины. Те, кто оказался не в силах выйти из дому, должны были чистить, мыть, прибирать у себя в хижине и стирать белье. Еще одна партия натащила еловых ветвей, и всюду на очагах стали кипятить хвойный отвар.
Но хоть Смок с Малышом и старались делать вид, будто все идет как надо, положение было очень тяжелое. У них мороз пошел по коже, когда они убедились, что по меньшей мере тридцать человек находятся в ужасном, безнадежном состоянии и их нельзя поднять с постели, а одна из женщин в хижине Лоры Сибли умерла. Однако надо было действовать решительно.
– Неохота мне колотить больного, – объяснял Малыш, угрожающе поднимая кулак, – но если это для его же пользы, я ему башку прошибу. А вас всех очень даже полезно поколотить, лодыри вы несчастные. Ну, ну, давай! Подымайся-ка и надевай свои лохмотья, да поживей, а то я тебе сейчас расквашу физиономию!
За работой люди стонали, охали, всхлипывали, слезы струились по их щекам и замерзали, и ясно было, что муки их неподдельные. Положение было отчаянное, и предписанные Смоком меры – поистине героические.
Когда работники вернулись в полдень домой, их уже ждал приличный обед, приготовленный более слабыми соседями по хижине под надзором и руководством Смока и Малыша.
– Пока хватит, – сказал Смок в три часа дня. – Кончайте работу. Ложитесь в постель. Сейчас вы устали, вам худо, зато завтра будет лучше. Конечно, выздороветь не так-то легко, но у меня вы все выздоровеете.
– Слишком поздно, – посмеиваясь над стараниями Смока, сказал Эймос Уэнтворт. – Им надо было взяться за ум еще осенью.
– Пойдемте-ка, – ответил Смок. – Захватите эти два ведра. Вы-то не больны.
И они пошли втроем из хижины в хижину, наделяя всех и каждого доброй пинтой хвойного отвара. Нелегкое это было дело – заставить их выпить лекарство.
– Запомните раз и навсегда, нам не до шуток, – объявил Смок первому же упрямцу, который лежал навзничь и стонал, стиснув зубы. – Малыш, помогай! – Смок ухватил пациента за нос и одновременно слегка стукнул в солнечное сплетение, тот задохнулся и открыл рот. – А ну, Малыш! Сейчас он проглотит!
И больной, давясь, отплевываясь, все же проглотил лекарство.
– Ничего, привыкнете, – заверил Смок свою жертву и потянулся к носу человека, лежавшего на соседней койке.
– Я бы уж предпочел касторку, – по секрету признался другу Малыш, готовясь принять свою порцию. – Клянусь Мафусаилом, – объявил он во всеуслышание, проглотив горькую настойку, – на грош глотнешь – ведро здоровья хлебнешь!
– Мы будем вас обходить с этим хвойным отваром четыре раза в день, и каждый раз нам придется напоить восемьдесят человек, – сказал Смок Лоре Сибли. – Мы не можем зря время терять. Выпьете так или зажать вам нос? – Его рука уже тянулась к ее лицу. – Это настойка растительная, так что совесть может вас не мучить.
– Ни совесть, ни тошнота! – фыркнул Малыш. – Еще бы! Такой дивный напиток!
Лора Сибли колебалась. Нелегко ей было себя пересилить.
– Ну? – повелительно сказал Смок.
– Я… я выпью, – ответила она дрожащим голосом. – Давайте скорей!
В тот вечер Смок и Малыш заползли под свои одеяла такие измотанные, как никогда еще не выматывал их целый день езды по самой тяжелой дороге.
– Тошно мне, – признался Смок. – Страшно смотреть, как они мучаются. Но, кроме работы, я никакого средства не вижу, надо его испробовать до конца. Вот если бы у нас был мешок сырого картофеля…
– Спаркинс не может мыть посуду, – сказал Малыш. – Его прямо корчит от боли. Пришлось его уложить в постель, он и лечь-то сам не мог.
– Вот был бы у нас сырой картофель, – повторил Смок. – В этих сушеных и сгущенных продуктах не хватает чего-то самого главного. Из них жизнь улетучилась.
– А знаешь, или я сильно ошибаюсь, или этот парнишка по фамилии Джонс, из хижины Браунлоу, не дотянет до утра.
– Не каркай, Бога ради, – с упреком сказал Смок.
– А кому придется его хоронить, не нам, что ли? – рассердился Малыш. – Что с этим парнем творится, я тебе скажу, просто ужас…
– Замочи ты, – сказал Смок.
Малыш еще пофыркал сердито и скоро уснул. Смок услышал его тяжелое мерное дыхание.
К утру умер не только Джонс, – один из самых сильных мужчин, работавший накануне в числе дровосеков, повесился. И потянулись длинной чередой дни, похожие на страшный сон. Целую неделю, напрягая все силы, Смок заставлял своих пациентов работать и глотать хвойный отвар. И одного за другим, а то и по двое, по трое сразу, вынужден был освобождать их от работы. Он убедился, что физический труд – плохое лекарство для больных цингой. Похоронная команда таяла, а работы у нее не убавлялось, и пять или шесть могил, вырытых про запас в отогретой кострами земле, всегда были наготове и ждали.
– Вы не могли хуже выбрать место для лагеря, – сказал Смок Лоре Сибли. – Посмотрите, ведь он лежит на самом дне узкого ущелья, идущего с востока на запад. Даже в полдень солнце сюда не заглядывает. Вы месяцами не видите солнечного света.
– Откуда мне было знать?
Смок пожал плечами.
– Надо было знать, раз вы повели сотню дураков за золотом.
Она со злобой посмотрела на него и проковыляла дальше. Смок проведал рабочую команду, которая со стонами собирала еловые ветки, а возвращаясь через несколько минут, увидел, что пророчица вошла в хижину Эймоса Уэнтворта, и последовал за нею. Из-за двери он услыхал, что она хнычет и просит о чем-то.