Он шагнул было прочь, но Смок взял его за плечо и силой повернул к себе.
– Слушай, Смок, я все для тебя сделаю, – горячо сказал Малыш. – Если ты схватишь насморк и будешь лежать с переломанными руками, я день и ночь буду сидеть подле тебя и утирать тебе нос. Но будь я проклят вовеки, если ради тебя или ради кого-нибудь другого выложу две тысячи сто полновесных долларов за какие-то там куриные яйца.
– Да ведь доллары не твои, а мои. Я затеял одно дело. Хочу скупить все яйца в Доусоне, в Клондайке, по всему Юкону. Ты должен мне помочь. Мне некогда рассказывать, в чем тут суть. Потом объясню и, если захочешь, приму тебя в долю. Но прежде всего надо скупить яйца. А теперь беги к Славовичу и забирай все, что у него есть.
– Но что я ему скажу? Уж, конечно, он поймет, что я не собираюсь сам все уплести.
– Ничего ему не говори. Деньги скажут. Он берет за вареное яйцо два доллара. Предложи ему по три доллара за сырое. Если он начнет приставать с расспросами, скажи, что хочешь разводить цыплят. Мне все равно, были бы яйца. И потом продолжай в том же духе, обшарь весь Доусон и скупи все яйца. Понял? Покупай все подряд! В ресторанчике напротив Славовича есть немного – купи их. Я пойду в Клондайк-сити. Там живет один разорившийся старик, хромоногий; у него есть шесть дюжин. Он продержал их всю зиму, надеялся продать подороже, чтоб хватило на дорогу до Сиэтла. Я ему оплачу дорогу и получу яйца. Ну, поторапливайся. И еще, говорят, у той женщины, что живет за лесопилкой и шьет мокасины, найдется дюжина-другая.
– Ладно, будь по-твоему. Но самая большая партия – у Славовича. Я с ним заключу такой контракт, что комар носа не подточит. А сейчас пойду соберу по мелочам, что у кого есть.
– Ладно. Только поскорей. Вечером я тебе расскажу, какой у меня план.
Но Малыш помахал бутылкой.
– Сперва я займусь лечением Салли. Уж столько-то времени яйца подождут. Если их до сих пор не съели, так не съедят, если я позабочусь о несчастной собаке, – она столько раз спасала нам жизнь.
Еще никогда ни один товар не скупали так быстро. За три дня Смок с Малышом прибрали к рукам все яйца, сколько их было в Доусоне, кроме нескольких дюжин. Смок не стоял за ценой. Он, не краснея, признавался, что купил у старика из Клондайка семьдесят два яйца по пять долларов штука. Но большую часть купил Малыш, и при том отчаянно торговался. Женщине, которая занималась шитьем мокасин, он заплатил всего по два доллара и очень гордился, что так удачно поладил со Славовичем – купил семьсот пятнадцать яиц по два с полтиной на круг. И как он ворчал, когда в ресторанчике напротив, где всего было каких-то сто тридцать четыре яйца, с него содрали по два семьдесят пять за штуку!
Но несколько дюжин оставалось еще у двух владельцев. Малыш вел переговоры с индианкой, которая жила в лачуге на холме, за больницей.
– Сегодня мы с ней покончим, – объявил назавтра Малыш. – Ты вымой посуду. Я мигом обернусь, если только удастся уйти от нее живым. Куда легче вести дела с мужчинами. С бабами прямо беда, они из покупателя прямо всю душу вымотают. Еще продать им кое-что можно, а уж купить… Прямо как будто она не яйцами торгует, а золотыми слитками.
Когда под вечер Смок вернулся домой, Малыш сидел на корточках и с подозрительно бесстрастным видом натирал лекарством хвост Салли. Несколько минут прошло в молчании.
– Что хорошего? – небрежно спросил наконец Малыш.
– Да ничего, – ответил Смок. – Сторговался ты со своей скво?
Малыш победоносно кивнул на стол, где стояло ведерко с яйцами, и продолжал молча втирать снадобье. Потом признался:
– Пришлось отдать по семь долларов за штуку.
– А я под конец предлагал по десять, – сказал Смок. – И вдруг этот тип заявил, что уже продал яйца. Плохо наше дело, Малыш. У нас появился конкурент. Эти двадцать восемь яиц доставят нам немало хлопот. Понимаешь, весь секрет в том, чтобы у нас оказались все яйца до единого, иначе…
Он не договорил и уставился на своего компаньона. Малыш внезапно изменился в лице – что-то взволновало его, но он всячески старался этого не показать. Он отставил лекарство, тщательно, не торопясь, вытер руки об шкуру Салли, поднялся, прошел в угол, посмотрел на термометр, потом повернул обратно. И наконец заговорил тихим, ровным голосом и притом чрезвычайно вежливо:
– Будь так добр, повтори, пожалуйста, сколько яиц ты торговал у этого типа?
– Двадцать восемь.
– Гм… – пробурчал Малыш и легким кивком поблагодарил Смока. Потом раздумчиво и недоброжелательно посмотрел на печь. – Надо поставить новую печку. А то у этой топка прогорела, получаются не лепешки, а уголь.
– При чем тут печка? – не выдержал Смок. – Скажи толком, в чем дело?
– В чем дело? Ты желаешь знать, в чем дело? Тогда будь так любезен, обрати свои прекрасные глаза на ведро, вон там, на столе. Видишь?
Смок кивнул.
– Так вот что я хочу тебе сказать. Здесь, в этом самом ведре, ровным счетом двадцать восемь яиц, и каждое из них, черт бы их побрал, стоит ровным счетом семь добрых полновесных монет. Если ты очень жаждешь еще что-нибудь узнать, пожалуйста, я в твоем распоряжении.
– Ну-ну, дальше, – потребовал Смок.
– Скажи, ты у кого торговал яйца? У высокого старого индейца, верно?
Смок кивнул, и потом ему пришлось кивать на каждый следующий вопрос Малыша.
– Ему щеку ободрал медведь – верно? Он торгует собаками? Его зовут Джим Рваная Щека? Все сходится? Понимаешь, о ком я?
– Ты думаешь, мы с тобой перебивали…
– Друг у друга. Ясное дело. Эта скво – его жена, они живут на холме за больницей. Я бы мог купить эти два яйца по два доллара штука, если б ты не сунулся.